Автор: Св. Николай Мистик.
Название: Письма к критскому эмиру.
Первое письмо
Преславному, знаменитейшему и возлюбленому эмиру Крита. Всякая земная власть и начало, друг, зависят от начала и власти свыше: и нет власти среди людей, — нет и властителя, держащего на земле власть собственною мудростью, если Владыка на небеси, Царь и единый Властитель, не согласится на (эту) власть. Итак, если бы даже ничто другое не побуждало к общению друг с другом и к беседе на словах, тем не менее, так как мы получили дар власти от Одного, то по этому самому если возможно, следовало бы всем имеющим власть среди людей не пропускать ни одного дня без общения друг с другом и письменно и через знающих дела послов. Настолько более (это следовало бы лицам) занимающим высокие положения и стоявшим у власти, насколько большим почетом они окружены; они, как бы некиe избранные братья, выделяются от прочих братьев и держат управление властью. Что же значат наши слова? А то, что две власти, capацинская и римская превосходят всю власть на земле и блистают как два великих светила на тверди небесной. И уже по одному этому нам нужно относиться друг к другу общительно и по братски и из-за того, что мы разделены образом жизни, нравами и религией, не следует вполне чуждаться друг друга и лишать себя и того неполного общения, которое совершается путем письменных сношений. Поэтому нам нужно было бы так думать и поступать, даже если бы никакая другая необходимость вещей к этому не побуждала.
Теперь же и случившиеся обстоятельства таковы, что мы убеждаемся, с каким разумным основанием мы говорили; и это не нравится твоему величеству. Это и побудило нас писать и послать уже отправившихся к вашей Богом данной власти послов. Но раньше изложения событий мы скажем о том, как много есть (случаев), где бы стоявший у власти мог по праву стараться отличиться, если только он уже заранее не решил доказать, что недостоин власти; и вместо того, чтобы служить для подчиненных примером добродетельной жизни, заставлять приятно удивляться его власти и вселять в них любовь, (к нему), он раздражает и возбуждает скорее к ненависти и оскорблению. Так высшая степень добродетели правителя и главная суть его добросовестнаго исполнения обязанностей есть справедливость, через что он и сам приобретает силу и безопасно управляет подданными, и враги нелегко начинают сопротивление. Ведь все остальное в жизни правителя что стремится к добродетели, его украшает и как некие цветы расцвечивает, подданным же не много помогает, если у них самих нет хорошего желания соревновать и подражать добродетели правителя. Справедливость же, являясь как бы общим благом, делает правителя более сильным и обеспечивает безопасность его подданным.
Но сказав это, поговорим уже и о причинах, вледствие которых мы вступили в эту беседу. Остров киприотов (Кипр), о многославнейший вождь сарацин, с тех пор как киприоты, заключив с сарацинами мир, стали данниками вашего могущества, до настоящаго времени жил под охраной договоров, и никто из ваших предков, которые правили сарацинским народом, не нарушал договоров и не причинял им никакого зла; но, смотря по обстоятельствам, представители власти тех времен хорошо и справедливо настроенные, почитали и соблюдали первоначальныя постановления их отцов, обеспеченные письменным подтверждением не вводя никаких новшеств, не замышляя ничего другого уж не говоря о том, что они не делали ничего вопреки воле предков. Что же мы скажем теперь? Хотя поскольку время проходило и древность договоров получала большую силу, настолько более нужно было бы остерегаться уничтожать их,- однако все уничтожено и попрано, и решения, которые постановили ваши отцы, и грамоты написанные их собствеными руками, и договоры, и клятвы, которые тогда принесли киприотам сарацины, давая им ручательство. И вместо мира, договоров, клятв — мечи, войны и убийства постигли несчастных киприотов: если бы с ними это сделал кто-нибудь другой, то им следовало бы получить помощь от сарацин. Ведь таков oбщий закон у всех, чтобы всякий, кто имеет в качестве данников города или народы выступал против нападающих на них и возбуждающих войну и избавлял от нападения, как будто бы данники стали им близкими людьми.
Но это правило, существующее у всех народов, даже не знающих закона, нарушено сарацинами, управляемыми законами, и остров, бывший вашим данником без малаго в течение трехсот лет, нисколько не замеченный в изменении подчиненнаго состояния не делавший никаких нововведений ни относительно податей, ни относительно другой повинности, которую они должны были нести сарацинам, не подавший даже никакого повода к обвинению,- из-за одного только безумия человека отрекшагося от христианской веры и ставшаго ложным мусульманином, опустошен и погублен. И жители его — одни сделались добычею меча, другие подверглись изгнанию, обвиняясь только в том что они в продолжение столь долгого времени благоразумно вам повиновались и не были замечены в недостатке угодливости к вам, не смотря на то, что вы часто обращались с ними сурово вопреки положению и общим правам соглашений. Однако, если они; что свойственно людям, и погрешили бы случайно и замыслили бы что-нибудь пpoтив вашей воли, то и в таком случае не нужно было бы идти с оружием и тотчас обращаться к крови и убийствам: это ведь недостойно не только сарацин, но и всякаго другого народа, знающаго и соблюдающаго порядки человеческой жизни; но (надо было бы) раньше упрекнуть их в ошибке, доказать что они поступают несправедливо, убеждать придти в себя и не выходить из пределов должнаго, и это (сделать) не раз, а два и больше. И если бы они не вняли и вместо того, чтобы усвоить хорошее, склонились к худшему мнению, тогда уже не боясь суда ни Божеского, ни человеческого (надо было бы) приняться за наказание и пресчение безумия (лиц), вовлеченных в это. Этого же ничего не было сделано; но, о чем я уже сказал, вы обошлись на подобие врагов с людьми невинными, ни в чем не провинившимися, не изменившими ни одного из прежних решений.
Кто из живущих теперь или из тех; которые будут потом, слыша об этом, не обвинит в великой несправедливости совершивших это? Как же предки ваши, заключившие с киприотами соглашения, и давшиe им клятвы, если только существует у умерших какое-нибудь сознание того, что свершается в этой жизни, не вознегодуют сильно на вас не сочтут подлежащими всяческому осуждению не только за то, что вы погрешили относительно острова Кипра, но и относительно самих себя, и не подвергнуть (вас) всяким проклятиям, как отцеубийц? Разве если кто-нибудь поднимется против собственнаго отца при его жизни, тот не избегнет обвинения в том, что он отцеубийца, а если кто-нибудь уничтожит решения отца уже после того, как он покинул настоящую жизнь, тот не будет отцеубийцей и не будет подлежать тому же обвинение? С точки зрения ослушания ведь чем разнится одно от другого? А лучше сказать, если кто хочет глубже вникнуть в дело, то последнее ослушание является настолько более тяжким преступлением сравнительно с ослушанием (воли) живущаго отца, насколько более подобает перешедшим в будущую жизнь почитание от детей, благоговейная память и сохранение заветов. О, как мне сказать! Тот человек, не любивший христиан и пренебрегший сарацинами, — речь идет о Дамиане, — не обратив внимания на настоящее, не подумав о будущем, побуждаемый одним только безумием и безразсудным гневом, совершил безбожное дело, которое на вечныя времена будет памятником его злобы, уничтожив с земли, насколько было в его силах, многолюдный остров, предав гибели его жителей.
Да, ты скажешь, кто нибудь возразит: была причина, побуждавшая к этому: и побужденный этим, он совершил то, что кажется безбожным: ведь Имерий, захватив на острове сарацин, истребил их, хотя на основании договоров следовало бы, что бы они скорее были спасены киприотами и возвращены на их местожительство. Далее, ты, о человек, со своим обвинением и не думаешь о законе справедливости? Ты даже не понимаешь, на кого по праву должно падать обвинение, которое ты приводишь? И на кого (должно) справедливо гневаться? Пусть будет справедливым то обвинение. которое ты выставляешь, и киприотыi понесут наказание за сильно пострадавших сарацин,- и я еще не говорю, что даже тогда не следовало бы из-за проступка Имерия и его товарищей наказывать всех и подвергать (их) всему вашему гневу и раздражению. Однако пусть будет то, что я сказал, и пусть киприоты будут наказаны за то, что Имерий, живя на острове с киприотами, оказался в отношении сарацин суровым. Если же Имерия никоим образом не ставить вместе с киприотами, то зачем из-за него подвергаются опасности (люди), которые по справедливости не имеют места в его обвинении и (не должны) нести наказаше за им содеянное. Ведь он, сделавшись начальником римскаго войска и подчиняя врагов, где только мог, поступал надлежайшим образом. Киприоты же не считают вас врагами: они не совершили ничего дурного, и опять-таки не в состоянии были воспротивиться Имерию и вырвать сарацин из его рук. Ведь ты даже сказать не можешь того, что они не сделали (этого), хотя сделать это было возможно: или что они соединились с ним и вместе сражались на зло сарацинам.
Итак, зачем из-за этого ты воюешь с киприотами и изливаешь на них свой гнев? Зачем же вместо того, чтобы стараться отплатить оскорбившему тебя за то, что он сделал, ты вымещаешь свою обиду на (лицах), ничего неприятного не совершивших? Или за то, что Имерий вступил в твою землю и после войны покорил некоторые города Сирии, — за это киприоты подвергнутся наказаниям, и ты будешь считать справедливым гневаться на них, — ты поднимешь оружие и вместо того чтобы сражаться с Имерием, начнешь войну против них? Но так не решали ни твои предки, ни их наследники до тебя. Почему? Потому что киприоты, соседи государства римскаго и сарацинскаго, не поднимают рук ни на вас, ни на римлян, но одинаково остаются служить как вам, так и нам, более же служа вам. Поэтому, как несправедливо и безчеловечно воевать с киприотами за то, что Имерий выступил против вашей страны, так же беззаконно и достойно всякаго порицания воевать с киприотами за то, что случайно нeкоторые сарацины на острове попали в руки Имерия. Ты же, мне кажется, при дальнейшем ходе дела пойдешь войною и на сирийских xpистиан за то, что христиане (вообще) выступают против вас. Если же подобный образ дествий превосходит всякое кровопролитие, то таким же кровопролитием можно назвать то, что делается с киприотами. Но оставим то, что нами говорится для доказательства беззаконности войны.
Посмотри также на Божье наказание; ты, (человек) чрезвычайно разумный и способный понять божеския решения, поразмысли также о небесном гневе за совершенное беззаконником Дамианом. Ведь исчезновение его из среды людей этому учит; но и болезнь, постигшая его с тех пор как он несправедливыми убийствами запятнал кипрскую землю, и мало по-малу истощавшая его, служит доказательством справедливаго Божьяго наказания за беззаконие; если же хочешь, также и то, что случилось на море с вашим флотом, и гибель ваших кораблей у самаго острова, который этого злодей и замыслил погубить. Я знаю, что и без наших слов ты это понимаешь и сознаешь; однако, так как ничто не мешает, чтобы и мы это отметили, это (нами и) говорится. Впрочем, от данной вам Богом власти зависит не только понять, но и исправить случившуюся ошибку и возвратить несчастным киприотам прежние дарованные им вашими предками права, безопасность и спокойствие, оставить их на прежних условиях мира доставляющими то, что положено было платить, несущими и поныне относительно сарацин прежнюю службу, свободными от всякаго притеснения и насилия, учиненнаго им вчера и раньше грубостью и безчеловечностью Дамиана. Не являйтесь нарушителями прекрасных решений и договоров ваших предков и вместо подобающей вам чести и славы за справедливость не впадайте в противное.
Второе письмо
Из всех благ, которыя приносит людям жизнь и через которыя жизнь человеческая приобретает приятность, нет ничего столь хорошаго, нет даже ничего более приятнаго для (людей), наделенных разумом, как приобретение дружбы и забота, о ней.. Поэтому одни заботились как бы положить некоторое начало и насадить дружбу с теми, с кем у них не было близкаго знакомства: другие-же в случае, если (дружба) давно уже возникла и позднее со временем как бы засохла, сильно старались вновь привести ее в цветущее состояшние и через самих себя возвращали к прежнему виду, правильно разумея и совершенным разумом понимая природу вещей, что наслаждение дружбою является более драгоценным и более приятным, чем все, что есть в жизни.
Я делаю такое предисловие не потому, чтобы Ваше благородство не знало (об этом), но как знающий знающему и в роде общей беседы о том, чтобы нам обоим вновь рассмотреть дело дружбы, которое мы начинаем не теперь, но (котораго) требуем скорее как отцовскаго наследства, и, как мы сказали выше, стараемся привести снова в цветущое состояние (дружбу), которая со временем, не знаю каким образом, грозила распасться.
Ведь от вашего разумения не укрылось, что величайший из служителей Божиих, славный Фотий, мой во Святом Духе отец, был связан такими узами любви с отцом Вашего благородства; как дружественно не относился к вам даже никто из единоверцев и одноплеменников: будучи человеком Божиим, oн, опытный как в божеских, так и в человеческих делах, знал, хотя преграда веры и разделяла, разумность, сообразительность, постоянство характера, чeлoвекoлюбиe и все прочее, что украшает и возвеличивает человеческую природу и у любящих прекрасное возжигает любовь к тем, которые прекрасным обладают. Поэтому и он любил твоего отца, украшеннаго тем, о чем я сказал, хотя между (ними) стояло различие веры. К этой же склонности мы были побуждены не теперь, но обоюдно побуждались издревле, раньше и высоко (это) ставили. То, о чем я говорил выше, (побудило меня) к исканию отцовской нашей дружбы; теперь же представился случай, выполняющий нашу цель. который по истине должен был бы сделаться началом этого дела: это, как ты видишь, есть сочувствие одному и тому же. человеколюбие, сострадание, кротость. И что это как не подражание доброте Самого Бога, который по великой благости и безконечному состраданию создал тех, которые не существовали, и созданнаго из грязи, как отец, простирающий заботу. снабжает внутренностями, дает жизнь, доставляет, все, чем поддерживается человеческая природа, Таков приблизительно настоящий случай, и он приносит одно из тех наслаждений о которых я говорил; ведь освобождениe заключенных, отпущение пленных, выкуп рабов, возвращение пленных к домашним, родственникам и друзьям, — все это утверждает род, поддерживает дружбу и сладкое пользование жизнью.
Но так как мы это уже сказали, то, как друзья и люди, заботящиеся о славе, друга, мы присоединяем совет и увщание для человеколюбиваго дела освобождения пленных и тебя, склоннаго к этому, стараемся сделать более склонным, чтобы в случае, если бы подобный факт человеколюбия в отношении к пленным случился при твоей жизни, ты получил вечную славу, и мы, как друзья, наслаждались вместе славою любимаго человека. Много, лучший из моих друзей, есть в жизни обстоятельств, которые сдерживают, стесняют людей и причиняют тяжелые горести, но ни одно из них не сравнится с пленом, и, чтобы кто ни говорил, бедность, болезнь, ампутация членов — все оказывается более сносным сравнительно с тем злом и несчастьем. Ведь что (может быть) тяжелее разлуки родителей с детьми, расторжения супругов, удаления братьев! Я уже не говорю об остальном; что постигает пленных, и о чем ваше благородство и все обладающие разумом знают. Поэтому перебрав в уме, все страдания ваших и наших единоверцев, не пожелай оказаться несговорчивьм в окончании спасительнаго дела, не выставляй каких-нибудь предлогов, которые затруднили бы освобождение ваших и наших пленных. Итак, (явись) лучше почитателем справедливости, поборником правды, а не имеющим в виду (только) собственную выгоду и наносящим вред христианам; несправедливость не есть выгода, и корысть не может принести пользы: но это есть величайший вред и ущерб для тех, которые, как ты, способны понять, что нужно. Но вот в чем величайшая польза, вот в чем несравненная выгода,-это в том, чтобы под вашей властью и управлением возвратились в родную землю единоплеменники, чтобы родители получили обратно своих детей, дети соединились с родителями, женам были отданы мужья, друзья соединились с друзьями,- одним словом, чтобы люди, удаленные до сих пор из отечества, участвовали в тех благах, которыя дает родина. В этом, лучший из моих друзей, я полагаю основу дружбы с тобою, и пишу и убеждаю, так как тебе следует так поступать, а нам писать об этом к любимому человеку. Впрочем, желаем тебе здоровья и сохранения от всяких житейских превратностей и несчастий, которыя обыкновенно встречаются в этой смертной, непостоянной жизни.