Страницы по 3 абзаца: 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | Прим
16
Но это было бы, пожалуй, еще не так страшно, если бы просто бывшие подданные вдруг изготовились, соединили усилия и напали с обвинениями. Эти же люди давно уже, почти с тех пор, как Флакка сделали наместником Египта, были его злейшими врагами. Лампона судили за оскорбление величества, и за два года, пока тянулось дело, он совершенно отчаялся. Ибо злокозненный судья медлил, желая опутать подсудимого цепями страха перед неясным будущим и продержать в них как можно дольше, сделав тем самым жизнь подсудимого мучительнее смерти, пусть даже в конце концов он будет оправдан. Потом, когда оказалось, что Лампон выиграл дело, он стал говорить, что совершенно разорен: его хотели сделать гимнасиархом[47], а он или по скаредности не желал тратиться и просто оправдывался тем, что, мол, в средствах стеснен и столь больших расходов позволить себе не может, или на самом деле не имел достаточно средств; во всяком случае, прежде он любил поговорить о своем богатстве, покуда не дошло до дела, однако проверка показала, что Лампон не слишком богат, а почти все, что имеет, приобрел незаконным путем. Ибо пока правители вершили суд, он находился подле, ведя записи как секретарь, а потому мог произвольно опускать одно и добавлять другое, что вовсе не говорилось; бывало, он изменял уже сделанные записи, все переделывая, перекраивая и искажая первоначальный смысл, а за каждый слог или, скорее, за каждый значок этот крючкотвор взыскивал деньги. Народ единодушно и метко прозвал его “писарь-палач”, ибо своей рукою он обрек на смерть десятки тысяч людей, а жизнь иных сделал страшнее смерти: те, что могли бы выиграть дело и даже разбогатеть, проигрывали и разорялись, что было в высшей степени несправедливо, а помощь их противникам оказал тот, кто по дешевке спускал чужое добро. Те же, кто управлял такой огромной страной, конечно, не могли держать в уме всю груду больших и мелких судебных дел, притом, что она росла день ото дня; к тому же эти люди не только исполняли обязанности судей, но разбирали отчеты о государственных доходах и податях, а это занимало большую часть года[48]. Лампон же, поставленный следить за неприкосновенностью величайшего сокровища — справедливости — и основанных на ней благочестивых решений, наживался на забывчивости судей: беря мзду как плату за свою продажность, он записывал побежденных в победители и наоборот.
17
Таков был Лампон, выступивший с обвинением против Флакка, а другой его обвинитель, Исидор, был ничуть не менее порочен: заискивающий перед чернью, жаждущий ее благосклонности, понаторевший в учинении различных беспорядков и смут, враждебный спокойствию и миру, великий мастер затевать мятежи и бунты, направлять их и разжигать, всегда стремившийся окружить себя всяким разношерстным сбродом, который, впрочем, делился на группировки — как бы такие подразделения[49].Есть в Александрии сообщества, весьма многочисленные и выросшие не на здоровой почве, но на пьяных возлияниях, хмельной гульбе и порождаемой всем этим похоти; жители называют их “сходками” и “ложами”[50]. Во всех этих сообществах (или, по крайней мере, в большинстве из .них) первую роль играет Исидор, которого зовут “председателем пира”, “председателем ложа” и “возмутителем спокойствия”. И когда ему приходит охота сотворить что-то гадкое, все члены сообщества, собравшись по одному его знаку, и говорят, и делают все, что им велено. Однажды, досадуя на Флакка за то, что тот сначала отнесся к нему серьезно и почтительно, а потом уже не проявлял такого внимания, Исидор приказал своим наемным соратникам и подпевалам, привыкшим к тому же сбывать свои наветы всем, кто имеет довольно средств, чтобы их купить, собраться в гимнасии. И те, заполнивши гимнасий, безо всякого повода накинулись на Флакка, изобретая немыслимые обвинения, сплетая гирлянды лживых слов[51], так что не только Флакк, но и все прочие были изумлены и предположили (и с полным основанием!), что есть некто, ради которого все это делается, и что сами обвинители — отнюдь не жертвы Флакка я отлично знают, что и никому другому в городе он ничего дурного не делал. Власти решили арестовать некоторых из них и выяснить причину столь беспочвенного и внезапного взрыва безумия и бешенства. Арестованные безо всяких допросов открыли истину и дали показания о размерах условленной платы и о том, какую часть они уже получили, сколько обещали им выплатить потом, кому поручено распределение денег, сообшили, где и когда они получили эту мзду.
Все были возмущены и очень боялись, что безрассудство отдельных жителей ляжет пятном на город, и Флакк решил с утра собрать всех самых уважаемых и почтенных граждан и перед ними выставить подкупленных свидетелей, дабы изобличить Исидора и защитить свое правление от несправедливых нападок. Однако на зов его явились не только знатные, но и простые граждане, за исключеньем тех, кого должны были изобличить в мздоимстве. Этих последних, столь отличившихся, поместили на возвышение, чтобы отовсюду они были видны и каждый мог их узнать. Из их показаний следовало, что виновником всех беспорядков и наветов на Флакка был Исидор и что он истратил много денег и вина, чтобы погубить того, кого втайне ненавидел.
“Иначе откуда, — говорили они, — взять нам такую уйму денег? Ведь мы бедны, с трудом сводим концы с концами. За что стали бы мы мстить правителю? Нет, только Исидор виновник и творец всего произошедшего, он вечно завидует успехам и счастью других и ненавидит спокойствие и право”.
Узнав правду, установив виновника, причины и цели его деяний, собравшиеся стали требовать его наказания, призывая кто к лишению его гражданских прав, кто к ссылке, кто к казни. Сторонников последней меры было большинство, потом к ним присоединились остальные, и вот уже все в едином порыве закричали, что надобно казнить этого душегуба, который с тех пор, как выдвинулся и был допущен к государственным делам, на жизнь города повлиял пагубно и тлетворно.
Исидор, чья совесть не была чиста, бежал, боясь ареста, но Флакк нимало не был этим обеспокоен, считая, что добровольное удаление этого человека положит конец раздиравшим город мятежам и распрям.
18
Не в память былых обид пустился я в эти подробности, но в изумлении перед вечным соглядатаем всех дел людских — справедливостью: именно злопыхателям Флакка, коим издавна был он ненавистен, посчастливилось обвинять его, дабы унижение Флакка стало вовсе непереносимым — ведь нет ничего страшнее, чем быть судимым заклятыми врагами. И дело не только в том, что бывший правитель был обвинен своими подданными, что обвинителями его явились злейшие враги, чья жизнь еще недавно находилась всецело в его руках, но в том, что он был осужден и сломлен дважды, ибо потерпел поражение под злорадный смех врагов, а это для человека со здравым умом страшнее смерти.Градом обрушились на Флакка всевозможные несчастья: его немедленно лишили состояния — и унаследованного от родителей, и нажитого им самим: имея большой вкус к украшениям и нарядам, он богатство свое не держал под спудом, но вкладывал в приобретение изысканных и совершенных вещей — это были чаши, наряды, покрывала, другая утварь, словом, все, что служит для украшенья дома; к тому же и слуг он выбирал красивых, здоровых и способных отменно выполнять свои обязанности, и каждый из них отличался в том деле, к которому был приставлен, так что считался первым среди других мастеров или вообще не имел соперников.
И есть тому неопровержимое доказательство: в то время, как имущество десятков тысяч осужденных распродавалось, имущество Флакка сберегли для самодержца, за исключением каких-то мелочей, дабы не вовсе нарушить закон, касавшийся всех осужденных по таким делам. Лишив Флакка имущества, его приговорили к ссылке, изгнав не только с материка — а это бóльшая и лучшая часть мира, — но и с островов из числа процветающих, ибо сослали его на самый жалкий остров в Эгейском море — Гиарой[52] он зовется, однако ходатайство Лепида[53] помогло изгнаннику сменить Гиару на Андрос (это ближайший сосед Гиары). Так что Флакк снова проделал путь из Рима в Брундизий[54] (совсем немного лет прошло с тех пор, как этим путем он отправлялся в Египет и Ливию, назначенный наместником этих двух стран), и довелось тогдашним свидетелям того, как горделиво он выступал, раздувшись от своего успеха, опять увидеть его уже опозоренным. На него указывали пальцами, его поносили, но куда сильнее терзала его крутая перемена всей жизни, ибо пламя его беды разгоралось, питаемое все новыми и новыми несчастьями, подобно новым приступам застарелой болезни, заставлявших вспомнить о прежних неудачах, которые, он думал, покрылись забвением.